Сердце Проклятого - Страница 98

Он вымок до нитки, потерял всю важность, приличествующую члену Синедриона. Одежда висела на нем мокрою тряпкой, борода слиплась и с нее стекали струи дождя. Возле крестов стояла охрана, но она даже не пошевелилась, чтобы помочь Иосифу и женщинам погрузить тело на повозку, которую к Лобному месту притащил небольшой ослик.

Солдаты были заняты. Они выдергивали гвозди из ступней казненных, рубили разбухшие веревки крепившие patibulum к simplex palus, и поперечины вместе с трупами падали в жидкую грязь под столбами. За всем этим наблюдали два человека: я и Афраний. Он — открыто, стоя на камнях Голгофы, я — спрятавшись в полусотне шагов от него.

Когда труп равви рухнул у подножия креста, Га-Рамоти попросил у солдат клещи и сам выдернул гвозди, пронзавшие руки Иешуа. Потом он с женщинами положили тело в повозку, и печальная процессия двинулась прочь. Они прикрыли тело га-Ноцри холстиной, но я отчетливо видел его тонкую кисть, свисающую с тележки, и кровавые потеки на ней.

Афраний проводил повозку внимательным взглядом. По случаю непогоды он снял отяжелевший капюшон, подставив голову под хлещущие водяные струи — у него было худое, мрачное лицо с тяжелым подбородком и мощным широким лбом. В глазах застыло настороженное выражение, выдававшее его профессию любому наблюдательному человеку. Впрочем, он ее и не скрывал.

Иосиф не повез тело в город. Пещеры, где много лет хранились оссуарии с костями членов его семьи, были расположены на небольшом возвышении, сразу за тем место, где дорога, ведущая через Кедронскую долину в Гефсиманию, пересекала бурный водный поток. Повозка, все больше удаляясь от места казни, миновала кладбище, расположенное справа, и только тогда я медленно пошел за ними, держась на расстоянии.

Солдаты, справившись со снятием мертвых тел, как раз бросали поперечины крестов в старую разбитую цистерну, вырытую у самого Лобного места — тут их предполагалось похоронить. Хоронить орудие казни велел обычай. Римляне недоумевали, но исполняли странный иудейский обряд.

Мертвецы же лежали в огромной телеге, запряженной быками, и терпеливо ждали упокоения. Вода смыла с них кровь и грязь, обнажив следы бичевания, раны от гвоздей и ударов копья. Этим троим предстояло лечь в безвестные могилы, расположенные в тайном месте. Римляне уже вырыли их и приготовили мертвецам последний подарок — грубые железные перстни с насечками, чтобы впоследствии при необходимости тела казненных можно было бы опознать.

Я прошел мимо легионеров, не поднимая головы, и они, занятые своим делом, не обратили на меня внимания.

— Человек!

Я продолжал идти по дороге и грязь всхлипывала у меня под ногами.

— Человек! Остановись!

Голос у кричавшего был командным, такой трудно не расслышать даже в бурю, трудно не подчиниться.

Я обернулся.

Афраний стоял в нескольких шагах от меня, чуть опустив лобастую голову. Вблизи он оказался совсем нестарым и куда более значительным, чем я его представлял.

— Возьми, — сказал он, протягивая мне что-то. — Возьми, и если захочешь, передашь…

Он был отважным: протягивать руку больному лепрой — безрассудство. Или он знал, что я вовсе не болен «львиной болезнью»? В любом случае, он не боялся меня. На его ладони лежал железный перстень с насечками. Перстень, который предназначался мертвому Иешуа.

Мне нужно было бы промычать что-то, притвориться непонимающим — маска прокаженного позволяла мне играть до конца, но все-таки я протянул руку и взял кольцо. Сам до сих пор не знаю, зачем я это сделал…

— Для кого оно? — спросил я.

Афраний кивнул сторону, куда скрылась тележка с телом га-Ноцри.

Там, среди струй дождя, все еще можно было разглядеть силуэты, но кто именно идет за повозкой, уже было не рассмотреть. Еще мгновение — и ливень окончательно съест и краски, и тени, но в этот миг я все еще видел, как растворяются в воде и стайка женщин в темном, и повозка с ее страшным грузом, и мокрый грустный осел, терпеливо ее влекущий, и фигура га-Рамоти, что шагал впереди.

Я открыл было рот, чтобы поблагодарить его, но начальник тайной службы уже шагал прочь, по щиколотку утопая в свежей жирной грязи.

Я покрутил кольцо в руках и спрятал его под одежду. Кольцо Иешуа, метка мертвого… Ему оно уже не пригодится — га-Ноцри не суждено лежать в общей могиле. Это мой подарок. Я буду носить его, чтобы, взяв в руки, вспоминать этот день, этот ливень и снова чувствовать пустоту, что вошла в меня, когда пожилой сотник вонзил пилум в грудь Иешуа.

Голгофа исчезла с глаз. Низкое серое небо то и дело взрывалось громовыми раскатами, несколько раз молнии били в камни на склонах, но, хвала Всевышнему, ненастье не вечно. Хотя порывы ветра все еще были яростны, ливень явно ослабевал. Вечер обещал быть еще более прохладным, чем вчерашний, значит, сегодня ночью в Ершалаиме снова будут пылать костры. Планов возвращаться в столицу у меня не было. Я попрощался с городом, который любил, с которым нас так много связывало. Наверное, простился навеки — мир велик и в нем есть множество мест, где мое лицо никому неизвестно. Но, перед тем, как пуститься в долгий, длиною в целую жизнь, путь, мне предстояло сделать то, без чего и предательство, и бегство теряли смысл.

Мне предстояло умереть.

Израиль. Эйлат

Наши дни

В нескольких сотнях метров от госпиталя человек, которого теперь звали Христо, опустил монокуляр. Автомобиль продолжал движение по улице Йотам, направляясь к туристическому центру города.