Сердце Проклятого - Страница 81

Арин остановилась на просторной светлой футболке с эмблемой Калифорнийского университета, беспородных джинсах китайского происхождения и кроссовках «Меррел» явно не первый год стоявших на распродаже из-за неходового размера. Ей же обувка пришлась почти впору — ходить в обуви на пол-сантиметра больше, чем надо, удобнее, чем в одном ботинке. Второй ботинок слетел с ноги Арин еще в ущелье и, наверное, сейчас уже плавал в Мертвом море.

Она оделась за ширмой (араб пытался подглядывать за ней, но заметил, что она все видит, и ретировался за прилавок), и продолжила рыться в ворохах шмотья, лежащих вокруг. Поиски ее завершились успешно. Для профессора сгодились китайские матерчатые кроссовки, хлопковая клетчатая рубаха на мелких пуговках и синие льняные брюки с распродажного лотка. Все вместе хозяин продал за тридцать долларов да еще сделал скидку на очки и шапочки, так что денег у беглецов осталось еще немало.

Рувим переоделся на заднем сидении, кряхтя и постанывая — болела простреленная ягодица. Ни у него, ни у Арин не было возможности сменить повязки, но пока спасали антибиотики. О том, что будет, когда раны начнут гнить, профессор Кац не хотел и задумываться. Будет день, будет пища… Тут уж не до жира!

Они бросили джип с незапертыми дверцами и ключами в замке зажигания.

— Мы с тобой капиталисты, — Рувим подсчитал наличность и остался доволен. — Причем бессовестные, нажившие состояние грабежом беднейших прослоек арабского населения! Если верить моему другу Бене Борухидершмоеру — утихомирить совесть легче, чем чувство голода. И он таки прав! В ресторан пригласить тебя не могу, не одет, а вот в местной забегаловке нам самое место. Не знаю, как ты, а я умираю от голода! Перекусим, а в процессе и решим, к какому берегу нам прибиться…

В Старом городе небольших ресторанчиков почти столько же, сколько сувенирных лавок. Здесь, буквально в двух шагах от главных туристических маршрутов, было сравнительно тихо и, если не обращать внимание на детали, то вполне можно окунуться в атмосферу настоящего старого Иерусалима. Харчевня, которую облюбовала Арин, убери из нее пластиковую мебель, допотопный телевизор в углу и холодильник, вполне могла бы существовать лет двести-триста назад. И хозяева, пожилая арабская чета, соответствовали этому впечатлению. Он — толстый, весь поросший черной шестью, словно камень мхом, остро пахнущий потом, чесноком и еще какими-то специями. Она — маленькая, высохшая, морщинистая, с руками — птичьими лапками и птичьей же головкой на тонкой веточке шеи.

Вид беглецов не вызвал у них удивления. Меню в харчевне обнаружилось только на арабском и занимало один лист крупным почерком, зато готовили здесь вкусно, а стоила еда дешево. Через несколько минут весь стол был заставлен тарелками и пиалами с разнообразными закусками из овощей и мяса, вид, вкус и названия которых привели бы в недоумение любого европейца.

Только управившись с большей частью принесенного толстяком-хозяином, профессор и Арин почувствовали, насколько были голодны, а через несколько минут — насколько вымотались. Сказать, что их начало клонить в сон — это ничего не сказать. Рувим заказал кофе по-арабски, и хозяин тут же принес щербатые старые чашки с густым напитком, испускавшим оглушительный аромат. Древний телевизор в углу бубнил неразборчиво, по экрану стекала выцветшая картинка, бежали помехи, над остатками еды закружились голодные весенние мухи, счастливо избежавшие развешенных по углам «липучек».

Профессор Кац не сразу понял, что именно рисует немощный от возраста кинескоп, а когда понял, кофе потерял для него вкус, а съеденное мерзко зашевелилось в животе.

Канал был арабским, но такие новости транслировались лицензированными станциями в обязательном порядке.

— Твою мать… — сказал Рувим на языке страны, в которой родился. — Твою ж в бога в душу мать!

Арин идиому поняла частично, но, повернувшись к экрану, сама охнула от неожиданности и страха.

На весь Израиль показывали ее фотографию (взятую из армейского личного дела) и фотографию Валентина. Текст можно было не слушать. По нижней кромке картинки бежали строкой телефоны, мигала красным надпись «немедленно сообщить».

— Спокойно, — сказал Рувим, обращаясь не столько к девушке, сколько к себе самому. — Спокойно, Арин! Пока еще ничего не произошло, а у нас, кажется, варианты появились… Во-первых, теперь я знаю, кому мы позвоним и как это сделаем. А во-вторых, у нас есть возможность сдаться!

— Кому сдаться?

— Властям, — Кац показал подбородком на телеэкран. — Если все сделать правильно, у нас будет защита. Но давай смотреть на такой расклад как на крайний случай.

— А какой случай не крайний?

— Пелефон с тобой?

— Да.

— Давай-ка сюда.

Рувим взял трубку и бросив быстрый цепкий взгляд на бегущую строку, набрал номер.

— Считай до сорока пяти, — приказал он Арин. — Тихо, но вслух… Давай!

На том конце линии подняли трубку.

— У меня есть информация о нахождении Арин бин Тарик, — произнес профессор по-арабски.

Голос у него изменился до неузнаваемости, задребезжал по-старчески, просел. Толстяк-хозяин уставился на Каца в недоумении, потом посмотрел на экран своего антикварного телевизора, снова на Каца, опять перевел взгляд на Арин и тут же спал с лица. Щеки у него обвисли, словно бока у пробитого футбольного мяча.

В пелефоне загудел чей-то баритон.

— Нет, — проскрипел профессор, — вам я не скажу ничего. Я перезвоню по этому же номеру через полчаса и хочу говорить только с Ави Дихтером. Ты слышишь меня, парень — только с Ави Дихтером. Скажи ему, что старый египтянин скажет ему то, что нужно! Понял? Я знаю, что он в отставке. Ну и что?