Сердце Проклятого - Страница 153

153

Четырнадцать дней, две полных недели смерть ходила вокруг них кругами, как плавает вокруг жертвы хищная рыба, сужая и сужая кольцо. Четырнадцать дней Иегуда мысленно благодарил корабельщиков из Остии, сработавших зерновоз на совесть. Четырнадцать дней каждый человек на корабле жил надеждой, и только Шаул с первой и до последней минуты был уверен в том, что они выживут.

— Это Бог даровал мне всех вас, — кричал Шаул, слабый, с землистой, почти зеленой кожей, ввалившимися щеками, мокрый и замерзший до дрожи. Губы его тряслись, но глаза оставались спокойными. — Мужайтесь, я верю тому, что обещано! Мне суждено предстать перед глаза цезаря, а, значит, корабль достигнет берегов!

Голос его перекрывал свист ветра, треплющего свободно висящие ванты, и шум волн, бьющих в борта «Эос».

— Верьте мне, люди, нас обязательно выбросит на остров и Бог не даст нам пропасть!

Как ни странно, люди верили ему и сейчас, в лихую годину, перед лицом почти неминуемой смерти, хотя он не был ни моряком, ни кормчим. Сам кормчий уже давно никого не утешал. Лишившись помощника и одного из матросов, он боролся со стихией не из мужества, а от безысходности. Судно было отдано на волю ветра с того момента, как спустили паруса, но искусство кормчего позволяло направлять его поперек волн — рулевые весла и правило до сей поры оставались целыми.

Когда четырнадцатая ночь окутала корабль от акростоля до носа, кормчий услышал во мраке далекий шум прибоя. Матрос, посланный на корму мерить глубину, издал громкий крик радости — лаг показал шестьдесят локтей. Это означало, что земля действительно очень близко. В этом была великая радость, но и великая опасность — волны, треплющие судно, словно щенка, могли выбросить его на скалы и разбить вдребезги.

Иегуда увидел, как белкой взлетел на мачту впередсмотрящий, но что он мог увидеть в кромешной тьме штормовой ночи? Двое бросились к рулевым веслам на кормовые балкончики, матрос на носу снова бросил лаг…

— Сорок локтей!

И еще через некоторое время:

— Тридцать пять локтей!

Шум прибоя был уже ясно слышен. Иегуде даже показалось, что он заметил невдалеке от левого борта белый бурун, и он едва не заорал, но опомнился, увидев, что это не вскипающая на рифе вода, а всего лишь бегущие за ветром гребни волн, и проглотил крик.

— Тридцать локтей!

— Якоря в воду! — крикнул кормчий. Не крикнул — каркнул, выхаркивая из груди соленую морскую воду напополам с легочной слизью.

Матросы побежали вдоль бортов, расталкивая мокрую, похожую на овечье стадо толпу измученных пассажиров.

Первый якорь упал с кормы по левому борту. «Эос» продолжала лететь во тьме, скользя по мокрым серым спинам волн навстречу грохоту прибоя.

Второй якорь взметнул фонтан за кормой по правому борту, и в это время лапы первого вцепились в скалы на дне. Рывок бросил людей на палубу, страшно заскрипел ворот, на который был намотан якорный канат, и в следующий миг лопнул с треском буковый стопор. Массивная рукоять ворота одним ударом раздробила грудь матросу, стоящему рядом, и отправила его за борт будто бы броском катапульты. Канат стремительно разматывался, судно начало становиться поперек волны, подставляя правый бок под удары воды и шквального ветра.

И в этот момент дна достал второй якорь. На этот раз рывка не было — просто корабль начал двигаться по широкой дуге, заваливаясь на бок. Вращение ворота замедлилось и двое моряков, изловчившись, вогнали на место стопора рукоять гребного весла. Древесина выдержала и канат перестал уходить в воду, мачта почти коснувшись волны, пошла вверх. Едва не опрокинувшаяся «Эос» стремительно выпрямлялась, мачта сработала, как ложка метательной машины, наблюдателя вышвырнуло с бочки на ее верхушке и он исчез во тьме быстрее своего крика.

— Якоря с носа! — прохрипел кормчий, и этот хрип разнесся над стонущими пассажирами, над ревущими волнами и агонизирующим впередсмотрящим. Матросы, услышавшие команду, рванулись вперед, забыв о страхе — от того, удержат или не удержат крюки корабль, зависела их жизнь. Носовые якоря полетели в волны через несколько мгновений, на счастье, шквал еще не успел оборвать кормовые канаты — и «Эос» заметалась на привязи, словно схваченный арканами дикий конь. Сколько еще рывков тяжелого, груженного зерном под самую палубу судна выдержат якоря и веревки?

— Возблагодарим Бога! — крикнул, поднимаясь с палубы Шаул. Он помог встать оглушенному падением Юлию и придерживал центуриона под локти. — Возблагодарим Господа нашего за то, что не оставил нас!

— Зерно! — заорал кормчий, перекрикивая Шаула. — Кувшины с зерном — за борт! Все за работу, если не хотите пойти рыбам на корм! Все к люкам!

Толпа качнулась. Люди были измождены до крайности, но жажда жить вернула им силы. Крышки трюмных люков полетели в сторону. Те, кто повыше, прыгали вниз и принимали тяжелые доски сходней, что опускали в трюм оставшиеся наверху: огромные кувшины с зерном — долиумы — можно было только выкатить на палубу, но не поднять на руках. Иегуда и сам бросился в трюм, чтобы спустя несколько мгновений, надрывая мышцы, катить вместе с двумя финикийцами и эфиопом вверх по мокрым доскам огромный, полный зерна долиум. Вот первый тяжеленный сосуд рухнул в воду с подветренного борта и весело полетел в ночь, качаясь на волнах. Второй… Третий…

Налетевший шквал рванул канаты. Катившие огромную глиняную бочку люди не удержали вес, и сосуд слетел со сходней, увлекая за собой замешкавшегося человека. Удар! Крик перешел в хрип, захрустели кости несчастного, с треском лопнуло брюхо долиума и из него в глубину трюма хлынул золотистый вал зерна. Под глиняными обломками еще дергался раздавленный, а по сходням обезумевшие от желания жить люди уже катили новые бочки и, срывая спины, переваливали через низкое ограждение борта.

153