Сердце Проклятого - Страница 77

Арета посланным письменным и материальным извинениям не внял, гонцов, кроме одного, казнил. Головы принесших дурные вести были отправлены тетрарху в мешке. Арета Четвертый был человеком крутого нрава и редко оставлял обиды безнаказанными. Следовало ожидать войны, но даже это не мешало Ироду Антипе праздновать свой триумф. Рядом с Иродиадой он снова почувствовал себя молодым.

Тетрарх понимал, что Иродиада навряд ли испытывает к нему похожее чувство — она была умной и расчетливой женщиной, использовавшей свой шанс получить настоящую власть взамен скучной обеспеченности в первом браке, но даже такой вариант его устраивал. Он в первый раз любил так сильно, что готов был пожертвовать многим, но только не любовью.

Брак, нарушающий иудейские законы, был воспринят с осуждением не только простыми подданными-иудеями, но и учеными-книжниками, что означало испорченные отношения с духовенством. Ироду Антипе доносили, что имя его упоминается во многих синагогах по не самому лучшему поводу, что в Ершалаиме неоднократно говорили, что он забыл о своих корнях и позорит предков, как будто бы в столице не знали, что все Иродианы давно живут, как римляне, по законам Империи.

Город, построенный Антипой на берегу Генисаретского моря, тоже был не иудейским до мозга костей. Красивая, белокаменная, полная статуй и дворцов Тивериада, возведенная на месте старого кладбища, не воспринималась иудеями как место, пригодное для жизни, и могла, скорее, называться полисом, чем галилейским городом, настолько эллинской она была. Поэтому и фанатичных иудеев в ней было мало, что, впрочем, только радовало ее основателя. Лавируя между Римом, местной знатью и духовенством, Ирод Антипа старался избегать прямых столкновений с недоброжелателями и посвящать свою жизнь не политической борьбе, а строительству, искусству и, конечно же — прежде всего — своей любви с Иродиадой!

Сегодняшнее появление здесь первосвященника Каиафы не могло не беспокоить тетрарха. Зять хитрой лисы — Ханнана — всегда вызывал у Ирода Антипы неприятные чувства, даже большие, чем сам Ханнан. Каиафа был опасен. Это пока он был в тени могущественного тестя, его следовало опасаться слегка. Но Ханнан не вечен, и тетрарх понимал, что смерть старика вскоре откроет настоящее лицо первосвященника, а в том, что это лицо мало кому придется по душе, не сомневался.

Портить отношения с Каиафой больше, чем они были испорчены на сей момент, было бы ошибкой, так что пришлось спуститься в гостевой зал. При виде бородатых и возбужденных до крайностей членов Синедриона настроение у тетрарха испортилось окончательно — такие же перемывали кости ему и его новой любимой жене, говорят, что обсуждался даже херем! Чуть в стороне от этого похожего на ворон старичья стоял в бело-голубом сам первосвященник, насупленный и надутый, словно объевшаяся зерна мышь. По правую руку от него в окружении левитов находился невысокий, оборванный и слегка помятый человек лет тридцати — тридцати пяти с тонким лицом, крупным хрящеватым носом и грустными, словно предсмертный стон, глазами.

При виде этого человека Ирод Антипа испытал труднообъяснимое беспокойство. Такое случалось с ним до того единственный раз, когда он позировал для бюста греческому скульптору, обещавшему оставить образ тетрарха в вечности. Бюст вышел плохо, мраморный тетрарх оказался совсем не похож на свой живой прообраз, скульптор вместо звонких монет получил плетей и Антипа с удовольствием забыл этот случай, но вот память о беспокойстве осталась.

— Здравствуй, Каиафа, — произнес он, входя. — Привет и вам, уважаемые!

Старики торопливо и неискренне закланялись в ответ, Каиафа же поздоровался сухо, не скрывая неприязни и неловкости положения.

— И тебе привет, тетрарх!

— Чем могу помочь? — спросил Ирод Антипа, выдавливая из себя вежливую улыбку. — И чем обязан вашему визиту в такой ранний час?

— У нас короткое дело, — ответ Каиафа произнес сквозь зубы. — Пилат направил нас к тебе, чтобы ты, как тетрарх, вынес свой приговор арестованному…

Пилат? Сам Пилат Понтийский послал к нему Каиафу для того, чтобы Ирод Антипа выказал свое мнение?

Слышать такое и видеть унижение недоброжелателя стоило дорогого, но то, что именно игемон унизил первосвященника, направив к недругу на поклон, не могло не навести на мысль, что таким странным образом прокуратор пытается наладить взаимоотношения с тетрархом и ждет теперь ответных проявлений лояльности от Антипы.

— Почему именно я? В первый раз вижу этого человека…

— Зато ты много раз слышал о нем, — криво ухмыльнулся первосвященник. — Его имя Иешуа га-Ноцри, он из Галилеи, считает себя машиахом и называется на людях Царем Иудейским…

При имени га-Ноцри по лицу Антипы пробежала тень.

Он, невольно подобравшись, шагнул вперед и стал перед пленником.

— Так это ты, га-Ноцри? Тебе мало было проповедовать в Галилее. Ты решил, что нужен в Ершалаиме? — Антипа подошел еще ближе к арестованному и внимательно всмотрелся в его лицо, словно хотел проникнуть взглядом в сами мысли. — Не тебе ли я передавал предупреждение, чтобы ты оставил проповеди и покинул пределы Галилеи?

Иешуа молчал, глядя сквозь тетрарха, словно того и не было вовсе.

— Где вы арестовали его? — спросил Антипа. — Надеюсь, не у меня в Тивериаде? В Себастии?

— В Гефсимании, этой ночью, — ответил Каиафа.

— И за что? Впрочем, можешь не отвечать… — Ирод обошел вокруг Иешуа, будто бы разглядывал статую. — Я и сам знаю. За длинный язык! Что ты говорил на этот раз, га-Ноцри?