Сердце Проклятого - Страница 160

160

Иегуда берега не видел, но громада острова ощущалась невдалеке — смутно, словно зимние тени за стеной воды, просматривалось нечто, нарисованное углем на мокром пергаменте и залитое краской свинцово-черного цвета. Именно оттуда, от этого огромного нечто, и слышался рев рассвирепевшего моря, голос терзаемых скал и вскипевшей пенной стихии.

— Остров! — закричал матрос, стоящий на одном из кринолинов, во всю силу своей осипшей глотки. — Это земля! Земля!

Все, кто услышал его крик, даже те, кто маялся в провале полусна, вскочили и бросились на левый борт.

— Назад!

Это кричал кормчий.

Облегченное судно опасно накренилось.

— Назад! Прочь от борта! — проревел Юлий! — Куда?! Перевернемся!

Толпа отхлынула, но судно выровнялось далеко не сразу, опасно качнувшись несколько раз.

Мимо промчались матросы. Они бежали к лодке, но натолкнулись на стражу и были вынуждены остановиться.

— Никто никуда не поплывет! — тон центуриона был жестким, исключавшим возможность спора.

— Я всего лишь хотел промерять глубины и найти путь для корабля! А потом вернуться! Если ты не даешь мне пойти на шлюпке, тогда придется поднять якоря, — шкипер был более зол, чем напуган. Ночь, а вместе с ней и панический страх смерти, остались позади. Кормчий обрел возможность мыслить, но по-прежнему думал только о себе. — А это очень опасно… Я не знаю, что это за остров. Я не знаю здешних вод. Как ты думаешь, центурион, многие ли доплывут отсюда до тех скал, если я усажу «Эос» на риф? Ты умеешь плавать, римлянин?

— Я плаваю, я вырос у моря.

— Я тоже вырос у моря, — сказал грек. — Но плаваю чуть лучше твоего меча, боги не дали мне таланта быть рыбою.

— Боги не дали тебе разума, — скривился сотник. — Разве не должен уметь плавать тот, кто живет в море?

— Зато я помню лоцию и умею ориентироваться по звездам. Я моряк, а не ныряльщик. И, хочешь верь мне, а хочешь — нет, тут многие не смогут проплыть и сотни футов! Вода холодна, море бурлит… Ты хочешь убить людей?

— И чем поможет лодка? — раздался голос га-Тарси, который снова возник за спиной Юлия. — От того, что спасешься ты, шкипер, остальные плавать не научатся…

Было почти светло, и Иегуда увидел, как в глазах кормчего заплескалась злоба.

— А… — протянул он. — Мудрый иудей… Как же без тебя?

— А как без тебя, кормчий? — спросил Шаул спокойно. — Как нам без тебя? Да, многие пассажиры не смогут выплыть, но большинство умеет держаться на воде и у них будет шанс спастись, если ты подведешь судно поближе к земле. Но это не сделает никто, кроме тебя. Твой помощник утонул, матросы этим искусством не владеют.

Он повернулся к Юлию.

— Скажу тебе еще раз, центурион: если этот человек уйдет с корабля, то мы погибнем. Бог помогает тем, кто благоразумен. Берег совсем рядом. Зачем теперь лодка? Пусть твои солдаты сбросят ее в море. Не будет соблазна, не будет и предательства.

На лице сотника отразилась напряженная работа мысли, но думал он недолго, Шаул умел убеждать.

Юлий махнул рукой, легионеры замахали мечами, рубя канаты, привязывавшие лодку к палубе «Эос».

— Не надо! — крикнул кормчий.

Он попытался кинуться к шлюпке, пытаясь помешать солдатам, но центурион легко толкнул его в грудь и грек шлепнулся на зад, провожая глазами исчезавшую за бортом лодку.

— На твоем месте, — прошипел сотник, склоняясь над поверженным шкипером, — я бы дал команду поднять якоря. Ветер, кажется, усиливается, а я слышал, ты не умеешь плавать?

— Будь ты проклят! Будьте вы оба прокляты: ты и твой дрессированный иудей! — выплюнул ему в лицо кормчий. — Ты только что выбросил за борт нашу надежду на спасение!

— Ты наша надежда на спасение! — проревел в ответ Юлий и рывком поднял шкипера с мокрых досок палубы. — И если ты сейчас не начнешь нас спасать, клянусь Юпитером, я зарублю тебя, сын обезьяны!

— Тогда прикажи всем выбросить за борт остаток груза, — хитрая физиономия шкипера исказилась от злости и презрения к грубой силе, но проверять, исполнит ли центурион свою угрозу, он не стал. — Нам нужно еще уменьшить осадку… И мне плевать, что у них нет сил! Хотите выжить — делайте, что я сказал! Пусть твои легионеры поработают плетками!

— Этого не надо, — вмешался Шаул. — Плетки ни к чему. Следи за этим прохвостом, центурион, а остальное предоставь мне — люди сделают все, что смогут, обещаю…

— Ну, так делай! — рявкнул Юлий. — Сделай все, чтобы мы спаслись, иудей! Потому, что перед тем, как утонуть, я отправлю в гости к Плутону тебя и всех остальных арестованных!

— Хорошо, — в голосе га-Тарси не было ни страха, ни сомнения. Он казался спокоен, так спокоен, будто находился не на борту гибнущего корабля перед лицом своего тюремщика и возможного палача, а на твердой земле в кругу друзей. — Ты делай свою работу, центурион. Я сделаю свою…

Поднять на ноги людей, полночи таскавших в кромешной тьме огромные глиняные сосуды, полные зерна, было тяжело, но авторитет Шаула оказался сильнее истощения. Он был немногословен, но сумел донести главное — другого пути выжить нет.

В трюме все еще были хлеба, во время бури пассажиры и команда ели мало, не потому, что были не голодны, а потому, что не могли — качка выворачивала желудки наизнанку. Га-Тарси пошел по палубе, разламывая намокшие ковриги и раздавая их людям. Он просил их о помощи и обещал спасение от стихии, преломляя с ними хлеб, и вскоре за борт полетел еще один долиум. Потом еще один, и еще один…

Люди падали, оскальзываясь на мокрых досках, шатались от усталости, но те, кто мог подняться и продолжать работать, поднялся и продолжал. Глиняных бочек в просторном трюме оставалось много, но каждый выброшенный с корабля сосуд означал еще один шанс на жизнь, и это га-Тарси сумел объяснить всем, кто еще мог стоять на ногах.

160